Издатель журнала «Ружейная и псовая охота» С.В.Озеров был широко известен в России как автор юмористических рассказов из охотничьей жизни, появлявшихся в печати под псевдонимом «Старый Холостяк».
Любовь Озерова к своему журналу граничила с фанатизмом. Он дышал и жил только заботой о своем детище и поразительно много вложил в каждый номер журнала. Редакция состояла всего из двух человек - издателя и его секретаря А.Торскова- и помещалась в пяти километрах от г.Венева Тульской губернии, в имении Свиридово, принадлежавшем С.В.Озерову.
По воспоминаниям современников, заманчиво было побывать в Свиридове, полюбоваться багряными гончими, красавицами борзыми, ощутить волшебный мир отъезжих полей, волчьих облав, увидеть грациозную скачку борзых, услышать захватывающий гон волкогонной стаи, увидеть роскошный старинный сад, а за ним – необозримые дали с порыжевшими полями и темнеющими перелесками.
Однажды в Свиридово С.В.Озеров пригласил тогда еще молодого художника А.Н.Комарова. Эта встреча описана Комаровым в одном из его очерков: «Свиридово оказалось совсем близко… маленькая речка, за ней деревенька и рядом спускающийся к реке старый парк. Входим во двор к борзым. К нам со всех сторон бегут большие изящные легкие собаки… Первый раз в жизни я видел таких необыкновенно красивых собак и в таком количестве».
Слава об озеровских борзых гремела на всю Россию. Долгие годы С.В.Озеров вел породу вместе с известными в то время собакозаводчиками – Н.П.Ермоловым и Д.П.Вальцовым и добился прекрасных результатов.
Сергей Владимирович Озеров обладал редким и неоценимым достоинством – он был великим знатоком своего дела, «генералом в охоте». Поистине огромна его любовь ко всему, что связано с охотой.
В 1902 году отдельным изданием вышла книга С.В.Озерова в двух частях «Юмористические рассказы Старого Холостяка». Во многих охотничьих изданиях помещены его фельетоны, рассказы, стихи, воспоминания, советы друзьям-охотникам.
В журнале «Охота» за 1904 г. в №10 в статье, посвященной годовщине со дня кончины С.В.Озерова, его друг известный псовый охотник С.Надеждин писал: «Беру журналы за 1895,1896,1897 годы, упиваюсь статьями покойного Сергея Владимировича: столько страсти, огня и жизни в каждой строке, столько глубокого знания дела … с такой душой отзывчивой, безмерно доброй и прямой, с таким чудным сердцем, каким обладал тот, чья фотография всегда перед моими глазами на письменном столе. Вот он! – стоит на садовой дорожке в Свиридове, стоит руки в карманах своеобразного казакина и словно к чему-то прислушивается»
Популярность Сергея Владимировича среди охотников была очень велика. Московское общество охоты, отдавая заслуженную дань уважения этому прославленному охотничьему писателю и издателю, назвало его неутомимым борцом за лучшие охотничьи идеалы.
Любовь к охоте, природе и собакам этого плененного охотничьей страстью человека была безгранична. Даже 14 октября 1903 года, в день своей кончины, он писал своему другу С.Надеждину, что не может бросить своей охоты и расстаться с гончими.
17 октября 1903 года журнал «Русское слово» опубликовал коротенькое сообщение о смерти С.В.Озерова. По этому поводу С.Надеждин в журнале «Охота» писал: «Первый момент по прочтении как бы не понял напечатанного, не мог себе представить, что уже нет того, кого большинство охотников так любило и который так любил всех нас, зная только по письмам, что не стало нашего незаменимого друга».
С.В.Озеров был похоронен на Веневском кладбище 17 октября 1903 года.
Давая наказ – беречь память, беречь лучшие традиции и заветы русских охотников,- в журнале «Псовая и ружейная охота» (1898 г. №1) С.В.Озеров написал такие волнующие строки: «…Отдав все лучшие годы жизни охоте, посвятив ей же и болезненные дни надвигающейся старости, заслужу ли и я в свою очередь хоть крохотных воспоминаний близких людей… Смерть не страшна для верующего, а страшно забвение людей к труду, к отстаиванию известных принципов и стремлений».

С.В.Озеров: ИЗ ПРАКТИКИ ПСОВОГО ОХОТНИКА

Часто раздаются жалобы и преимущественно охотников степных мест на псовую борзую, скрещенную под одним общим названием «выставочная». «Собаки-де эти выставочные на наших степных ковыльниках тупы, приезжайте к нам с вашими собачками, наши русачки им пропишут…» и тому подобное.
Не знаю, почему всякую высококровную и ладную борзую, бывшую на выставке или от бывшей и премированной, некоторые степные охотники считают тупицей на ковыльниках и годную только для украшения комнаты, но такое мнение, хотя и туманно, высказывалось и в охотничьем журнале, а я лично именно об этом с полной откровенностью.
Я охотился шесть лет в лесной местности, и только в эту осень перебрался в степной уезд и хотя за недосугом охотился мало, но вполне достаточно для того, чтобы узнать резвость степного зверя по своим собакам, которые хотя на выставках от моего имени не бывали, но идут все от выставочных и премированных.
Порода борзых ведется мною самостоятельно 7 лет; в нее последовательно вошли крови известных собак, и я крепко держался убеждения, что красота борзой в том смысле, как понимал ее покойный Мачеварианов, вместе с высокою кровью должна быть первым признаком известной резвости.
В прошлую осень у меня в своре ходили три собаки: 17 ¼ вер. красно-половый Любезный, бурматная 15 вер. Голубка 1-ая: обе по первой осени моего завода и краснопегий Молодец, сын былого Мачевариановского Колпика (большая серебряная медаль), купленный у М.В.С-на. Проездив всю осень с этими собаками, я ничего не протравил в горизонт, но накоротке, благодаря тому, что две собаки скакали щенячью осень, случалось, что после несколько нескольких угонов русаки срывались и уходили в опушку. К конце осени я уже мог расценить резвость собак моей своры: Голубка обладала и пылкостью, и силой, и хорошим броском, Молодец – пылкостью накоротке, а Любезный (не вязанный) был потупее их обоих, но мерного русака, словившись с сукой, они, бывало, бойко допрашивали на угонках.
Признаюсь, наслышавшись о резвости степного зверя, я думал, что моими лесными увальнями буду знатно прогонять русаков в горизонт, и нетерпеливо ждал осени, как серьезного испытания для моих собак.
8 сентября я выехал на выводок волков и на обратном пути, заравнявшись степью, наехал на русака. Принялись мы его травить на две своры, и после нескольких угонок русак завольничал, оторвался и ушел. Прогнать русака немаханными собаками – случай обыкновенный, но все же, сопоставляя эту травлю с травлями в лесном уезде, я по доскачке и ловле известных мне собак убедился, что русаки, мои теперешние соседи, порезвее и посильнее лесных.
При островной езде постоянно с гончими я кормил всех борзых круглый год мясной наварой, с прибавкой в овсянку самого мяса; в эту же осень я совсем отменил мясо и лично наблюдал, чтобы собак кормили густой овсянкой со слабой наварой, и таким образом, выдержав и вымахав собак, в конце сентября исправно торочил все, что показывало уши. Одну из травль, замечательную по некоторым выдающимся обстоятельствам, я хочу рассказать на страницах нашего журнала, как факт, что «высококровная и ладная псовая борзая» может ловить везде и всякого резвого зверя, даже при неблагоприятных для скачки условиях.
В первой половине октября, после сильных дождей, заковало, потом отошло, и в полях сделалось так же топко, как и весной; русак позатерся и ложился на высоких местах, на окраинах зеленей, или на лугах, соприкасающихся с зеленями. Травить было очень топко и, кроме того, густая черноземная грязь сильно наваливалась собакам на лапы. Сидеть дома не хотелось – напугали морозы, а на прихотливые пороши всегда надежда плоха, поэтому, оставив собак по первой осени дома, я поехал со старыми в наездку, на две своры. В моей своре были три вышеописанные собаки, а у борзятника светлополовая остроушка Голубка, дочь Молодца Д.П.Вальцова, чернопегий Дорогой и красный Кидай, родной брат моего Любезного.
Проехав реку Шат, затравили прибылого русака и заравнялись Дедловской степью, ожидая наехать на лисичку. В степи ничего не нашли, но подъезжая к с.Дедлову, наехали на русака. Мимо с Дедлова, перерезывая громадное поле почти пополам, тянется большой овраг с крутыми обвалами, местами с каменоломнями, местами болотистый, по обе стороны оврага несколько отвершков, а по косогорам зелень, изрытая такими водомоинами к краям оврага, что и пеший задумается переходить. Заравнявшись по обе стороны оврага, мы подобрали собак на своры, так как случалось, что начав травить лисицу на одной стороне, по другую бежала шумовая. Уже с.Дедлово было на виду , как из под моего борзятника с краю водомоины побежал русак; из под угонки половой Голубки, он, повернутый взад ушами, полетел водомоиной и вместе с собаками скатился в овраг. Я на рысях начал подаваться вперед, но обрывистая водомоина не дала мне возможности поспеть вовремя и, перебравшись, я увидел русака, который уже катил по моей стороне далеко зеленями полубугром. Живо доспели мои собаки, но русак не дал себя угнать, свернув опять к оврагу и, скатываясь в водомоины, как шар, вместе с собаками пропал в овраге. В это время позади меня уже вынеслись собаки борзятника, которых вероятно, русак разметал в овраге, и, не видя русака, высоко подпрыгивая, скакали впереди моей лошади обратно вдоль оврага, но далеко от края (около края водомоины не перескочишь). Что было на дне оврага, ни я, ни борзятник мой, скакавший другой стороной, не видали, но русак, видимо, выбитый собаками, вылетел в ноги к моему охотнику и, выиграв десятины две, покатил зеленями, кося к головке дальнего отвершка. Первою выбралась Голубка и достала русака неподалеку от головки отвершка, подоспели кобели, но русак после нескольких угонок сорвался и скрылся в отвершке, а за ним и собаки. Я остановил лошадь; Было ясно, что в отвершке, не менее пересеченном чем самый овраг, русак размечет собак, уже затянувшихся по тонким зеленям, но какого было мое удивление, когда из отвершка выерзнул русак, а за ним Любезный. Толкнув лошадь, я выскакал в бугор, чтобы лучше видеть.
«Из последнего» доставал Любезный и несколько раз щегольски осаживал; но озорник держался, и по зеленям рослая собака, видимо, затягивалась и угонки становились уже не так круты и порывисты, но помощь близка!... Выскакавшая из отвершка и пронесшаяся по спеющим собакам борзятника далеко вправо бурматная сука огляделась - и заспешила на подмогу к брату; вот она мелькнула мимо Любезного и, громадным броском донеся себя к русаку, покатилась с ним через голову. Когда я подъехал к отбившему русака охотнику, он приветствовал меня словами: «не ушел ведь, и опять такой же коротыш, как затравили за Узловой». Русак был действительно лобастый коротыш – самец, с серочалой спиной. Подобные русаки попадались мне изредка и исключительно в каменистых оврагах и требовали всегда продолжительной и настойчивой ловли.
Описанная травля и по доскачке, и по топи, и по страшно пересеченной местности, мне кажется, достаточно убедит некоторых степных охотников, что собаки от «выставочных», надлежащим образом воспитанные, не обезжадниченные со щенячьего возраста, не затасканные и не больные ….могут ловить со степного ковыльника, будь он и порезвее нашего «просто овражника».
Мне могут возразить, что описанной травли «мы не видали», может быть, из деликатности так и не скажут, но подумают. «Вольному воля, спасенному рай», - отвечу я и, кроме того, приглашаю всякого желающего приехать и посмотреть моих заветных собак в полях и на деле, а не садках, где случай или отсутствие достойных соперников решает участь собачки и до того этим обольщает охотника-хозяина, что он забывает ее родословную.
Однако, чтобы не быть совершенно бездоказательным перед неверующими, расскажу другую травлю при постороннем свидетеле, хотя и в лесной местности, но при условиях травли в невозможное для собак время.
В ноябре прошлого года херсонский охотник С.М.К. прислал ко мне за собакой своего борзятника, который на другой день стал просить моего доезжачего Ивана Филиппова, просить у меня позволения съездить с борзыми и показать собак на русаке. Несмотря на удулы, корку и порядочный мороз, доезжачий мой с борзятником Николаем Поляковым уговорили меня поехать. «Со Стрелочкой и Голубкой лицом в грязь не ударим: хотя и корка, и удулы – одного-двух затравим»,- говорили мои охотники и вспоминали охоты, где при таких же неблагоприятных условиях русак не уходил. Признаюсь, не устоял я и поехал; хотя травля в такое время с охотником интеллигентным еще извинительна, но с борзятником, который не может расценить всех неблагоприятных для собак условий – положительно непростительна.
Съездки не было, несла поземка, и хотя снег был неглубок, но после бывшей оттепели образовалась корка и русака почти везде держало; кроме того, местность, где я тогда жил, изобиловала вершинами с кустами, где удулы были очень велики, и русак, пользуясь этим, лежал весь в таких вершинах, а побуженный бежал вдоль удулов, сажая собак по уши в снег. Долго мы ездили, не находя ничего, наконец возле небольшого отъема и прилегающей к нему вершины побежал русак. Иван со Стрелкою и Лезгином ехал от отъема, я по другую сторону вершины, близ меня охотник К., а мой борзятник Николай заехал далеко вперед, отрезая по вершине путь к большому острову. Русак побудился далеко и побежал вдоль вершины с внутренней стороны набоя так, что собаки Ивана скакали по атуканью и моей лошади, выпущенной как возможно вскачь. Пробежав немного внутренней стороной набоя, русак вероятно, от моих собак, спешивших к нему с другой стороны и уже самой вершиной, сел на гребень удула. Стрелка, воззрившись, наддала и села в снег, а русак с набоя вернул вправо в гору и покатил полем, описывая дугу к другой вершине, идущей перпендикулярно первой. Отрос он от засевшей в набое Стрелки десятины на три, а от моих собак, только что выбирающихся из вершины , еще дальше, и тут надо было видеть, какими ногами приспела к нему Стрелка, три раза бросила ушами назад и поймала с подоспевшими Голубкой и Лезгином. Охотник К. все время смотрел травлю с бугра и был в восторге от Стрелки.
Осмотрев собакам ноги, заравнялись вершиной, куда хотел уйти русак. Борзятник К. поехал со мной дном вершины, а мои борзятники по обе стороны. Влево из-под Николая вскочил беляк, на азартное атуканье кинулись и мои собаки, и пока они и мы выбирались из набоя, беляк вылетел на ямы (говорят, бывшие поселки; десятины три изрыты глубокими ямами, а посередине большая канава) и, ничуть не проваливаясь, по очереди сажал собак в ямы, наполненные снегом. Вся травля была накоротке между вершиной и большим островом, мы едва успевали, стоя возле канавы, поворачивать лошадей. После нескольких угонок садкий белячишка посадил мою Голубку в канаву, бойко замелькал дном канавы к острову, а остальные собаки, скача и попадая в ямы, были гораздо дальше от него, чем он от острова.
«Ушел», - обернувшись ко мне, сказал борзятник К. «Голубка, Голубка!»- взывал я к суке, проклиная в душе мое согласие ехать в такое неспособное для собак и время и место. «Не выдала» сука: выбралась, наддала , и в опушке покатилась с беляком.